Порой встречаются такие личности, которые не являются преподавателями или филологами по роду своей деятельности, но они в буквальном смысле “горят” английским. Они способны так вдохновенно рассказывать, что волей-неволей захочется что-то прочесть или посмотреть на языке оригинала. Один из таких людей – Марк Титенский, известный в Петербурге и за его пределами мастер ручной фотопечати – расскажет, как учил язык по детективным фильмам и сонетам Шекспира.
– Мне всегда казалось, что английский – это мое. Подобное чувство испытал главный герой в “Защите Лужина”, когда наблюдал, как двое играют в шахматы и вдруг осознал, что он эту игру знает лучше, чем они. Хотя он даже не знал, как ходят фигуры! Так и у меня с английским: у меня всегда было ощущение, что он в шаге от меня.
Как и у всех, у меня был английский в школе, но учился я плохо и из этих занятий вынес только одну фразу “I get up at 7 o’clock” даже без понимания того, что это повторяемое действие. Усложнить, что я сегодня встал в 10 часов, я бы уже не смог. Подлинное знакомство с английским началось со сборника текстов “The Doors“. Это было где-то ближе к концу школы. Я переписал все песни, параллельно разбирая их со словарем. После этого, я помню, что говорил фразами из этих песен.
Следующей книжкой были тексты “The Beatles“, а потом я начал перечитывать в оригинале все, что в детстве читал по-русски. Хотя бы не надо было думать, о чем книжка. Ведь самая большая проблема – постигнуть содержание. Начал я с “Just So Stories” Киплинга. На первый взгляд может показаться, что это легкое чтение, потому что писал он для маленького ребенка. Но есть и сложности: там много детских, искаженных слов. Но поскольку написано для детей, это несложный ребус. Кроме того, мое издание было дополнено комментариями, которые помогли разобраться во всех тонкостях. Атмосфера этой книги прекрасно передана в наших мультфильмах: “Слоненок”, “Ежик плюс черепаха” (по сказке “Откуда взялись броненосцы”) с песней Татьяны и Сергея Никитиных на стихи Киплинга в переводе Маршака.
После “Just So Stories” я прочитал Милна, Баума – “Волшебник страны Оз”, Трэверс – “Мэри Поппинз”, “Питера Пэна” и многое другое: книги англоязычных авторов в детстве были моими настольными. Потом я сел за детскую американскую классику: “Над пропастью во ржи”, “Убить пересмешника”. Брался за Марка Твена, которого пришлось отложить.
Параллельно я начал смотреть фильмы. В то время (1996 год) существовал единственный способ смотреть кино – видеомагнитофон, и субтитры должны были быть встроены в видео. Я мог смотреть один фильм по десять раз. Для меня английский был очень логичным языком, и мне казалось, что простым перечитыванием, пересматриванием можно постичь логику любой фразы, даже специально не изучая грамматики. Моя первая кассета, которую я смотрел до дыр – детектив “Секреты Лос-Анджелеса”. Это был тот жанр, когда в одну эпоху снимают про другую, очень тщательно стилизуя, и в итоге кино получается вневременное. Это было очень хорошее кино. Позже, конечно, я увидел фильм еще лучше, который был пионером в таком жанре – “Бумажная луна”. Это лирическая история снята в 70-е годы специально на черно-белую пленку, а действие происходит в 30-х годах. Из-за этого нет временной привязки вообще. Фильм можно будет посмотреть и в 2274 году с таким же точно удовольствием, там не будет ничего устаревшего.
Бывали периоды, когда я часами смотрел кино, проверяя каждое слово в словаре. Моя подруга-переводчик поверила, что я могу выучить английский, когда во время совместно просмотра я смог ответить, что “loafers” – это модель туфель. Ее впечатлило, что я уже тогда знал слова, которые не знала она.
Выбор фильмов, а тем более с субтитрами, был тогда невелик, поэтому освоение языка в основном происходило через книги. Очень много я прочитал у Агаты Кристи, которая мне сначала казалась необычайно трудной для восприятия. Она удивительно педантична, ее герои говорят на разных языках. Низший класс – на своем языке, и это не обязательно просто: обрезанные слова, скомканные неграмотные фразы. Образованные люди говорят длинными малопонятными фразами. И у нее такие тщательные описания! Если это рассказ про гольф, то первые две страницы – это просто описание игры в гольф. И вот такая Агата Кристи вся.
Следующий важный этап для меня был – сонеты Шекспира. Когда я только начал учить английский, из-за того, что там жесткий порядок слов, нет окончаний, он мне казался примитивным языком. Я не понимал, как можно выразить всю гамму чувств, когда со словом особо ничего нельзя поделать: не усилить, не ослабить – суффиксом, например. И когда я читал большие тексты сложных писателей, не задумывался, как достигается передача нюансов и не мог их уловить. И только когда я начал разбирать сонеты Шекспира, я понял, что английский – неимоверно сложный язык. Все нюансы просто передаются другими средствами. Одно и то же слово может переводиться на русский по-разному, просто нужно видеть контекст. Для меня это было открытие. Я сравнивал оригинальный текст с различными переводами: на каждый сонет можно найти по три-четыре русских варианта. Есть очень тщательно написанные в плане техники и точной передачи формы, в других более полно отражена лирическая составляющая. Но каждый перевод может передать только какой-то один аспект, несмотря на то, что в русском так много суффиксов и окончаний. Потому что у Шекспира почти все слова многозначны, постоянно используются синонимы, например, слово “скупость” в одном сонете может встретиться три раза.
После Шекспира я открыл для себя Библию на английском. Мне подарили прекрасное карманное издание на тонкой папиросной бумаге, и я все время носил книгу с собой. Мне пришлось пересмотреть свои взгляды на все, что прочел к этому времени. У американцев Библию проходят с детства, это важная часть их образования. Она оказала влияние на английский язык, его образность. Библия – сложный текст, я и сейчас ее читаю – по четвертому кругу. Нельзя забывать, что оригинал написан на совсем другом языке, более сложном в плане изобразительности, поэтому многие моменты можно понять только из комментариев.
Также среди знаковых книг для меня – “Заводной апельсин” Берджесса. Это блестящее с лингвистической точки зрения произведения, где в качестве сленга введен русский язык. Очень сложное и изящное упражнение, фактически, в создании языка. Русские слова живут там по правилам английского. Это было для меня чудом.
Благодаря английскому, я для себя открыл такой жанр, как нон-фикшн. По-русски мне даже никогда не приходило в голову читать научно-популярные труды. Прекрасный пример – “Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ” Джареда Даймонда (Jared Diamond) – про то, почему народы на одних континентах оказались более развитыми, чем на других. Потрясающая книга на стыке биологии, археологии и лингвистики, на пике науки, образец того, как сейчас по-новому изучают людей. На английском такой литературы больше и она реально волнует людей. Подобных книжек в Америке каждый год издается сотни. Прочитать их все в принципе невозможно, но двигаться в этом направлении очень интересно.
Мое последнее недавнее открытие – Эрнст Гомбрих. Сначала я у него нашел книжку “A Little History of the World” – мировая история для детей. А основная его книга “The Story of Art“, благодаря которой он прославился и которая выдержала 12 изданий, – библия любого европейского арт-студента, по словам моей французской знакомой. В названии – игра слов: жизнь искусства, приключение искусства. И это действительно такое яркое введение в мировую живопись, скульптуру и архитектуру, просто невероятно. Автору приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы оттачивать слог от издания к изданию, добавлять новые иллюстрации. Жаль, что я только на сороковом году жизни узнал про эту книгу. Она написана для подростков, и ее в пятнадцать лет надо читать, чтобы мир искусства открылся для тебя сразу и на всю жизнь.
Сейчас я читаю Набокова. Его отличие в том, что некоторые книжки, например, “Лолита”, написаны на двух языках, два раза. Первый раз – по-английски, второй раз – по-русски. В предисловии к англоязычному изданию сказано, что английский автора, по сравнению с русским – бледная тень, русский – как дворянская усадьба, а английский – как меблированные комнаты. А в предисловии к русскому и европейскому изданию Набоков написал, что его английский – живой богатый язык, и непосредственно тот, с которым он работает, а русский – поеденный молью иммигрантский. Так он тщательно скрыл свое отношение к тому и другому языку.
Набоковский английский очень богат. Количество незнакомых слов у Набокова – при том, что я знаю сюжет – зашкаливает. И он использует много неожиданных и редких слов, чтобы точнее передать оттенки смысла. Его роман “Подвиг” по-английски называется “Glory“. Для меня Набоков интересен и как просто увлекательное чтение, и с той точки зрения, что можно по-настоящему сравнить два языка. И что самое главное, это не переводы.
Я учу язык, чтобы читать и смотреть, чтобы приобщаться к культуре. Не читаю и смотрю, чтобы учить язык, и цель моя – не общение на этом языке и иммиграция. Мне нужен язык, чтобы без посредников общаться с американскими авторами, напрямую прикоснуться культуре. Это незаменимо. Я всегда предпочитал немножко не понять, но на языке оригинала, чем прочитать перевод. Это полнее, глубже. Для меня это огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие – читать на иностранном языке. Так приятно понимать строй языка, его логику, догадываться о смысле слов, не заглядывая в словарь. В “Защите Лужина” есть такой момент, когда героиня угадывает реакцию своей матери, когда объявляет, что хочет выйти замуж за Лужина, причем дословно. И там написано, что она получила такое же удовольствие, когда заглядываешь в словарь проверить иностранное слово и обнаруживаешь правильный ответ. Это эталон наслаждения.
Интервью подготовила Светлана Галанова